"Кисть художника – лупа для изучения характера"

Генрих Верещагин родился 2 декабря 1931 г. в г. Куйбышеве. В 1951-54 гг. учился в Ворошиловградском художественном училище. Продолжил учёбу в 1954-60 гг. на факультете живописи в Харьковском художественном институте (портретно-жанровая мастерская профессора С.Ф. Беседина). После окончания вуза уехал на Дальний Восток, а в 1968 г. переехал в Ижевск. В том же году был принят в члены Союза художников СССР и начал преподавать на художественно-графическом факультете Удмуртского государственного университета. До 80 лет он преподавал рисунок и живопись на знаменитом ижевском худграфе. В 1990 г. удостоен звания заслуженного деятеля искусств Удмуртии. Художник, которому в следующем году исполнится 90, до сих пор работает – в жанре портрета, пейзажа, натюрморта.

За 60 лет в профессии Генрих Георгиевич Верещагин написал сотни картин. Дальневосточные пейзажи в сдержанных тонах. Лаконичные, без лишней сентиментальности и всё же необыкновенно человечные натюрморты – художник оказывается в них тем, кто ясно видит красоту мира и сдержанно, но от души благодарит жизнь за возможность созерцать его. Серии «производственных» портретов 70-80-х годов, в том числе раскрывающих характеры ижевских мастеров-оружейников – в них Верещагин поднимается до самых высоких образцов тонкой психологической живописи: каждый из этих портретов – не про «фотографическое сходство», а про судьбу, характер, образ жизни. «Бытовые» портреты друзей, знакомых, родных – если собрать их вместе, то можно почувствовать дух жизни в творческих и интеллектуальных кругах Ижевска нескольких эпох, от  позднего СССР до 2010-х. Жанровые картины, выхватывающие самый ноющий нерв времени (достаточно вспомнить полотно «Памяти друга» 1995 года, где в компании молодых людей зритель безошибочно узнаёт ветеранов-афганцев, хотя камуфляж только на одной из пяти фигур, остальные давно носят «гражданку»).

Потребность в красоте и гармонии

Воинов-интернационалистов («афганцев», а позднее и участников чеченских кампаний) Верещагин писал и «крупно», и всегда это были не бравурные парадные портреты, а хроника пережитой беды, отразившаяся на молодых ещё лицах. Настоящим художником-баталистом, как всемирно известный однофамилец, Генрих Георгиевич Верещагин однако не стал: его творческим кредо всегда было писать только о том, что видел сам, своими глазами. А на войне он не бывал, хотя выбор дела его жизни – живописи – связан как раз с атмосферой в послевоенной стране:

– Несколько лет я учился в Студии военных художников и членов их семей – знаете, люди, пережившие ужас войны, особенно остро нуждались в красоте и гармонии, которую даёт искусство. Эти студии в послевоенные годы были необыкновенно популярны – там читали лекции и учили работать с натурой настоящие мастера из Академии художеств.

Его первые кисти и краски тоже были «наследием войны»:

– Они попали мне в руки случайно. Друг моего отца, уходя на фронт, оставил в нашем доме на хранение ящик со всеми художественными принадлежностями. Все военные годы я был заворожён этим ящиком, запахом масляных красок. Много раз порывался их взять, но мама не позволяла. А после войны от этого друга пришло письмо, что за своим скарбом не вернётся. Тогда мне этот ящик отдали, и судьба моя решилась.

Рисовать я хотел как одержимый! А вот мама отговаривала, она была уверена, что все художники – развратники и пьяницы. Вспоминала, как в 10 классе я принёс из студии домой рисунок – этюд с обнажённой женщиной, моделью. Мама тогда перепугалась: «Отец, смотри, что они там рисуют!». Но хотя мне было 16 лет, и я ещё не встречался с девушками, тогда очень серьёзно объяснил маме, что ничего «такого» в этом нет, все художники пишут обнажённую натуру, а вглядываться в красоту и вовсе не стыдно – искусство должно показывать самые выразительные моменты жизни. И когда она сопротивлялась моему поступлению в художественное училище, говоря, что приличным человеком мне там не стать, я пытался ей возражать: «Как ты можешь так говорить, у тебя же ни одного знакомого художника нет!». А она плакала, что в книжках читала про распущенную жизнь творческой богемы. Еле убедил её, что советские художники так себя не ведут. А отец, наоборот, поддерживал – говорил, что надо прожить интересную и, главное, собственную жизнь, чтобы не жалеть, что отказался от своей судьбы.

Реализм и прочие «измы»

– Со всеми «измами» – современными течениями в искусстве от экспрессионизма до кубизма и модернизма – я, конечно, был знаком уже в молодости. Самый «провокационный авангард» преподаватели училища от нас скрывали, но всё же узнать удавалось многое. Нам говорили: сначала нужно освоить академическую живопись, и только потом, имея крепкую «школу», можно экспериментировать. В конце концов, я понимал, что смогу писать так, как считаю нужным. Многие из «экспериментов» авангардных художников меня, надо сказать, впечатляли. Но для себя я выбрал реализм. Он ближе к людям, понятнее, а мне всегда казалось, что художник работает не только для того, чтобы выразить свой внутренний мир, но и чтобы выпукло передать красоту жизни – настоящей, окружающей нас каждый день.

Работа над реалистическим полотном – это стремление постичь суть предмета или характера человека. Это требует колоссальной критичности по отношению к себе. Невозможно отмахнуться от смотрящих на картину: «Я художник, я так вижу». Нужно, чтобы у зрителя произошло узнавание: чтобы при взгляде на картину (пейзаж, портрет) он как будто встретился с ними заново. Например, работая над портретами ребят опасных профессий (пожарных, спасателей, бойцов спецназа), я ищу в их лицах контраст между покоем повседневности и решимостью при необходимости совершить подвиг, как бы громко это ни звучало. Пытаюсь угадать, где скрывается особенность их натуры – в том, как они смотрят, как хмурят брови? Должно быть что-то, что и в обычной жизни выдаёт эту особую мужественность, естественный для этих людей героизм. А может быть, наоборот, постоянная готовность к риску накладывает какой-то отпечаток на их лица. Изучать, как под лупой (а писать портрет и значит рассматривать человека в самых мельчайших деталях), людей чрезвычайно интересно.

Чтобы этого добиться, иногда приходится десятки раз переделывать картину.

Живописец и люди театра

Квинтэссенцией такого подхода к работе Верещагина стал портрет заслуженного артиста России, ведущего актёра Театра кукол Удмуртии, председателя регионального Союза театральных деятелей на протяжении многих лет Александра Мустаева.

Это было не первое обращение Верещагина к портретам людей театра. На рубеже 70-80-х художник создал портрет художника-кукольника Хайдарова, где герой был окружён созданными им персонажами, казался вдумчивым демиургом среди целого мира придуманных им существ. А в 1987-м, после того, как ведущий солист нашего Театра оперы и балета, баритон Сергей Кудрявцев получил звание заслуженного артиста РСФСР, художник написал его в сценическом образе красного комдива Азина: за гримировальным столиком на картине сидит… нет, уже не обаятельный, интеллигентный артист, любимый дамской частью публики в образах потакающих своей чувственной натуре графов и князей, а грозный революционный герой, собранный, напружиненный, будто пропитанный копотью боёв. Это был портрет не только конкретного артиста, но и всей сути актёрского ремесла, в котором важно уметь выйти за пределы своей природы, за мгновения превратиться в кого-то другого.

Портрет «кукольника» Александра Мустаева Генрих Верещагин написал осенью 2016 года:

– Я работал над портретом, и мне всё время казалось, что я не точно поймал суть характера Мустаева, не уловил какие-то нюансы – и раз за разом брал мастихин и счищал с картины слои краски. Переделывал снова и снова. Даже сейчас думаю, что можно было бы доработать картину.

Верещагин и вправду максимально критичен к себе. Портрет Александра Мустаева стал одним из «центров притяжения» масштабной персональной выставки, которую Республиканский музей изобразительных искусств провёл к 85-летию художника. Знаменитый актёр, лицо которого спокойно и задумчиво, стоит в привычном тёмном костюме в залитом солнцем рыже-золотом осеннем сквере. Театр с его «сказочной» башенкой с высоким шпилем остаётся за его спиной. И кажется, что актёр вышел на авансцену, а за ним – яркая декорация, пёстрый, как трико Арлекина, театральный занавес. Реалистический портрет оказался предельно символичным: Мустаев предстаёт без грима, без маски, но остающимся в стихии игры, полной цвета и света. Жизнь оказывается частью той великой драматургии, которую пишет своей судьбой любой большой артист.

Газета "Удмуртская правда"